Должен ли врач быть полностью откровенен с пациентом? Случаи из жизни

Доктора Вэн преследовали, желали смерти и требовали лишить лицензии за то, что она просила других врачей сказать правду. 



0:11
Мне сказали, что я предала свою профессию, что меня надо уволить, лишить медицинской лицензии, сказали, что мне надо убираться обратно в мою страну. Мою электронную почту взломали. На врачебном форуме кто-то признался в «бомбардировке» моего Twitter-аккаунта. Я не знала, хорошо это или плохо, пока мне не ответили: «Жаль, что это была ненастоящая бомба».

0:43
Я никогда не думала, что совершу что-то, способное спровоцировать так много возмущения среди других врачей. Я всегда мечтала стать врачом. Я выросла в Китае и помню, как с раннего детства меня практически каждую неделю увозили в больницу из-за очередного жуткого приступа астмы. Мой врач, доктор Сэм, всегда заботилась обо мне. Она была одного возраста с моей матерью. У неё были густые вьющиеся волосы, и она всегда ходила в ярко-жёлтых платьях в цветочек. Она была из тех докторов, которые, если вы, падая, ломали себе руку, удивлялись, почему вы не смеётесь, — ведь это ваше плечо. Понимаете? humor (юмор) – humerus (плечевая кость) Вы могли стонать от боли, но после приёма у неё всегда становилось лучше.

У всех нас есть герой детства, на которого мы бы хотели походить, когда вырастем, не так ли? Я хотела быть как доктор Сэм. Когда мне было восемь, мы с родителями переехали в Штаты и зажили как обычные иммигранты. Мои родители убирали гостиничные номера, мыли посуду и заливали бензин в баки, только для того, чтобы я смогла осуществить свою мечту. Наконец, я овладела английским в достаточной мере. Мои родители были так счастливы, когда я поступила на медицинский факультет и принесла клятву лечить и служить.

1:57
Но однажды всё изменилось. Моя мама позвонила мне и сказала, что ей плохо, что она кашляет не переставая, что ей тяжело дышать и что она устала. Я знала, что моя мама была не из тех, кто жалуется. Раз она сказала, что что-то случилось, значит, случилось что-то по-настоящему страшное. Так и было. Оказалось, что у неё рак груди четвёртой стадии, который распространился на её лёгкие, кости и мозг. Мама мужественно держалась и верила. Она прошла через операцию, облучение и в третий раз проходила химиотерапию, когда вдруг она потеряла свою адресную книгу. Она пыталась найти телефон своего онколога в интернете, и нашла его. Но она нашла кое-что ещё. На нескольких сайтах он значился в списке высоко оплачиваемых представителей фармацевтической компании и часто выступал в пользу той же схемы применения лекарств при химиотерапии, которую он прописал ей. Она позвонила мне в панике, и я не знала, чему верить. Может, этот режим химиотерапии подходил ей, а может и нет. Это испугало её и подорвало её доверие. Когда дело касается медицины, доверие обязательно, и, когда оно пропадает, всё, что остаётся, — это страх.

3:10
Есть и другая сторона этого страха. Будучи студенткой, я ухаживала за 19-летним подростком, который был сбит внедорожником, когда он возвращался в общежитие на своём мотоцикле. У него были сломаны семь рёбер, раздроблены тазовые кости, были внутренние кровотечения в животе и мозгу. Представьте, что вы его родители, и вы пролетели 3 000 км из Сиэтла, чтобы обнаружить своего сына в коме. Вы бы хотели разобраться, что с ним происходит, не так ли?

Они попросили разрешения присутствовать во время обхода больных, где мы обсуждали его состояние и план лечения, что казалось мне приемлемой просьбой и, кроме того, показало бы наши старания и заботу. Но главврач сказал «нет». И привёл тысячу причин. Может, они буду мешать медсёстрам. Может, из-за них студенты перестанут задавать вопросы. Он даже сказал: «А что, если они увидят наши ошибки и засудят нас?» За каждым предлогом я увидела глубокий страх, и я поняла, что, чтобы стать доктором, надо надеть белые халаты, выстроить вокруг себя стену и прятаться за ней. Медицина охвачена скрытой эпидемией. Разумеется, пациенты боятся врачей. Не так ли? Представьте, что утром у вас сильно заболел живот, вы идёте в больницу, лежите в странном месте, вас везут на медицинской каталке, на вас надета тонкая сорочка, какие-то люди тычут в вас пальцами и инструментами.

Вы не знаете, что будет дальше. Вы даже не знаете, принесут ли вам плед, который вы попросили полчаса назад. Но не только пациентам страшно. Доктора также пребывают в страхе. Мы боимся, что пациенты узнают, кто мы на самом деле и что представляет собой медицина. И что мы делаем? Мы надеваем белые халаты и прячемся за ними. Естественно, чем больше мы прячемся, тем больше им хочется узнать, что мы скрываем. Тем сильнее страх порождает недоверие и плохое медобслуживание. Нами не просто овладел страх болезни, — мы больны страхом.

5:06
Может ли мы уменьшить разрыв между нуждами пациентов и тем, что делают врачи? Можем ли мы преодолеть болезнь страха? Давайте я спрошу иначе: если скрытность не помогает, то, может, попробовать открыться? Что, если доктора стали бы предельно откровенными со своими пациентами?

5:25
Прошлой осенью я проводила исследование, чтобы выяснить, что люди хотят знать о своём медицинском обслуживании. Я хотела узнать мнение не только пациентов, но и обычных людей. Две моих студентки Сухави Такер и Лора Джонс проводили исследование на улицах города. Они побывали в банках, кафе, домах престарелых, китайских ресторанах и на вокзалах. Что они выяснили? Когда мы спрашивали: «Что бы вы хотели знать о своём медобслуживании?», люди говорили, что бы они хотели знать о своём враче, потому что для них медобслуживание — это их личное взаимодействие с врачом.

Когда мы спрашивали, что бы они хотели знать о лечащем враче, они давали три ответа. Кого-то интересовал уровень компетентности врача и наличие у него медицинской лицензии. Кто-то хотел быть уверенным в том, что его врач принимает беспристрастные решения, основанные на данных и научных доказательствах, и не зависящие от того, кто им платит. К нашему удивлению, многих интересовали и другие вопросы.

Джонатан, 28-летний студент юридического факультета, признался, что хотел бы найти врача, лояльно относящегося к ЛГБТ-пациентам и специализирующегося на здоровье ЛГБТ-группы. Сирина, 32-летний бухгалтер, сказала, что ей нужен врач, который бы разделял её мнение касательно репродуктивного выбора и прав женщин. Фрэнк, 59-летний владелец магазина хозяйственных товаров, вообще не любит ходить по врачам и хотел бы разыскать врача, способного предупредить болезнь и спокойно относящегося к альтернативной медицине. Один за одним опрашиваемые утверждали, что отношения между пациентом и врачом имеют интимный характер. Прежде чем показать своё тело и открыть самое сокровенное, они должны понять, каких принципов придерживается их врач. То, что врачи обязаны осматривать каждого пациента, не означает, что пациенты должны обращаться к любому врачу. Люди хотят получить информацию о враче, прежде чем остановить свой выбор на нём.

7:19
После исследования я организовала кампанию «Кто мой врач?», выступающую за полную открытость в медицине. Участвующие в ней врачи добровольно раскрыли на сайте в открытом доступе не только информацию о том, где они учились на врачей и какую специализацию имеют, но и касающуюся конфликта интересов. Мы пошли дальше закона, принятого государством в 1976 году о связи с фармацевтическими компаниями, и говорим о том, кто нам платит. Имеет значение способ оплаты. Если вы идёте к врачу из-за боли в спине, возможно, вам захочется знать, заплатят ли ему 5 тысяч долларов за операцию или 25 долларов за направление к физиотерапевту или ему заплатят ровно столько же вне зависимости от назначенного лечения. Мы идём дальше. Здоровье женщин и ЛГБТ групп, альтернативная медицина, профилактика заболеваний и решения о прерывании жизни являются для нас приоритетными вопросами. Мы обещаем нашим пациентам служить им, поэтому они имеют право знать о нас всё. Мы верим, что открытость может вылечить страх.

8:20
Я думала, кто-то из врачей будет участвовать в кампании, а кто-то нет, но не подозревала, какую ответную реакцию это может за собой повлечь. В течение первой недели кампании «Кто мой врач?» на форуме Medscape и в других медицинских онлайн-сообществах были размещены тысячи сообщений на эту тему. Вот некоторые из них.

8:39
От гастроэнтеролога из Портленда: «Двенадцать лет своей жизни я посвятил добровольному рабству. Мне надо выплачивать кредиты и ипотеку. Чтобы работать, я должен принимать подачки от фармацевтических компаний». Порой каждому бывает трудно, но попробуй рассказать пациенту с годовым доходом в 35 тысяч долларов и семьёй из четырёх человек, что вы нуждаетесь в подачке.

9:01
От хирурга-ортопеда из Шарлотт: «Я считаю, что разглашение источника дохода является вторжением в личное пространство. Мои пациенты не рассказывают мне о своих источниках дохода». Но доходы ваших пациентов не влияют на ваше здоровье.

9:16
От психиатра из Нью-Йорка: «Скоро нам придётся сообщать, нравятся ли нам кошки или собаки, на какой машине мы ездим и какой туалетной бумагой пользуемся». Ну, ваше мнение о Тойоте или Коттонель не повлияют на здоровье пациента, но ваше отношение к правам женщин, профилактике заболеваний и отношение к прерыванию жизни — могут.

9:37
И, моё любимое, от кардиолога из Канзаса: «Ещё одна государственная приказная ерунда? Пускай доктор Вэн уезжает обратно домой». Итак, две хорошие новости. Во-первых, кампания осуществляется на добровольных началах, и во-вторых, я американка, и я уже дома. (Смех) (Аплодисменты)

10:03
В течение месяца моим работодателям звонили с просьбой уволить меня. На свой необъявленный домашний адрес я получила письмо с угрозами применения ко мне медицинским сообществом санкций. Мои друзья и семья просили меня прекратить кампанию. После угрозы бомбой я сдалась. Но потом ко мне обратились пациенты. В социальной сети, TweetChat, с которой я была уже знакома, набралось 4,3 миллиона ответов, и тысячи людей писали мне с поддержкой продолжать кампанию.

И они писали вот что: «Если врачи стыдятся своих поступков, они не должны совершать их». «Чиновники обязаны раскрывать источники финансирования кампаний. Юристы — конфликты интересов. Почему врачи не должны?» И наконец, большинство написало: «Предоставьте нам, пациентам, решать, что для нас важно при выборе врача».

На начальном этапе более 300 врачей обязались придерживаться полной откровенности с пациентами. Сумасшедшая новая идея, не так ли? Но вообще-то никакая она не новая. Помните доктора Сэм, врача из Китая, со странными шутками и пышной причёской? Она была не только моим врачом, но и нашей соседкой, проживающей в доме напротив. Мы ходили в одну школу с её дочерью. Мои родители и я доверяли ей, потому что знали, кем она была и за что боролась, и ей не надо было прятать это от нас. Всего одно поколение назад это было нормальным и в Штатах. Вы знали, что у вашего врача двое сыновей-подростков, что пару лет назад он бросил курить, что он примерный прихожанин, хотя ходит в церковь дважды в году — на Пасху и когда его тёща приезжает. Вы знали, что это за человек, и ему не надо было прятаться от вас. Но страх взял над нами верх, и пациенты страдают от последствий.

11:58
Я знаю это не понаслышке. Моя мама боролась с раком в течение восьми лет. Она любила строить планы на будущее и часто думала о жизни и смерти. Она не просто подписала заблаговременное распоряжение. В документе в 12 страниц она написала, что настрадалась вдоволь и что пришло время ей уйти. Однажды, когда я ещё была врачом-стажёром, мне позвонили и сказали, что она находится в реанимации. К моменту моего прихода её уже почти интубировали и подключили к аппарату искусственной вентиляции лёгких. «Но она не хотела этого, — сказала я, — и у нас есть документы». Врач-реаниматолог посмотрел на меня, указал на мою 16-летнюю сестру и сказал: «Ты помнишь себя в её возрасте? Тебе бы хотелось расти без матери?» Её онколог тоже был там и сказал: «Это твоя мать. Сможешь ли ты жить с осознанием того, что не сделала для неё всё возможное?» Я так хорошо знала свою маму. Я прекрасно понимала, что означали её требования, но я была терапевтом. Это решение было самым сложным в моей жизни — позволить ей спокойно умереть, и я вспоминаю слова тех врачей каждый день.

13:22
Мы можем преодолеть пропасть между трудом врача и нуждами пациента. Мы можем добиться этого, потому что мы делали это раньше, и мы знаем, что откровенность — это путь к доверию. Исследования показали, что открытость помогает и врачам, что открытая история болезни и свобода говорить о медицинских ошибках повышают доверие пациента, положительно сказываются на здоровье и сокращают количество врачебных ошибок. Эта открытость, доверие становятся ещё важнее, когда мы переходим от инфекционных к поведенческим моделям заболевания. Может, бактерии и не заботятся о доверии и близости, но, чтобы заставить людей, нуждающихся в радикальной смене образа жизни, отказаться от курения, следить за кровеносным давлением и контролировать диабет необходимо доверие.

14:09
Вот что другие открывшиеся доктора написали.

14:12
Брендон Комбс, терапевт из Денвера: «Это сблизило меня с пациентами. Отношения, которых я добился, — для этого я начал заниматься медициной».

14:25
Эрон Стаппл, терапевт из Денвера: «Я говорю своим пациентам, что я совершенно открыт перед ними. Я ничего не скрываю от них. Это я. Теперь расскажите мне про себя. Мы участвуем в этом вместе».

14:38
Мэй Ньюэ, семейный терапевт из Хьюстона: «Мои коллеги поражены тем, что я делаю. Они спрашивают, как я могу быть столь мужественной. Я говорю, что я не мужественна. Я выполняю свою работу».

14:53
Я закончу последней мыслью. Быть полностью откровенным страшно. Вы чувствуете себя незащищённым и уязвимым, но эта уязвимость, унижение могут быть невероятно полезными для медицинской практики. Когда врачи готовы сойти с пьедестала, снять белые халаты, и рассказать пациентам о себе и о медицине, — вот когда мы начинаем преодолевать страх. Вот когда мы устанавливаем доверие. Вот когда мы меняем парадигму медицины, от секретов и скрытности до полной открытости и вовлечённости.

15:33
Спасибо.
15:35
(Аплодисменты)

Источник